(к 100-летию Артема Веселого и 95-летию Николая Островского)
Сергей Арбузов
От редакции:
К юбилею мы опоздали, ну да нестрашно. Все равно нужно помянуть двоих достойных писателей и революционеров.
Они родились в один день (29 сентября), но с разницей в 5 лет. В этом есть что-то неизбежное. Думается мне, что каждый из них должен был придти в революцию именно таким молодым, каким пришел. Коля Кочкуров должен был к началу империалистической войны быть развитым парнем, прошедшим через тяжелую работу ломового извозчика, уличного продавца газет и даже рыбака, и успевшим закончить начальное училище. И ощутить, что “…страна… пьяна горем…”, что “…война…людей, хлеб, скот” пожирает, словно чудовищный монстр, что у девок стынут “нецелованные груди”, а, осипшие от голодного плача, дети засыпают “у пустых материнских грудей”. Коля же Островский только-только закончил церковно-приходскую школу, а в 1916 исключается из Шепетовского Народного училища по настоянию учителя закона божьего. И начинает “вкалывать” на самых черных работах. Февральская революция помогла ему вновь стать учеником, а Кочкуров сразу же приходит в большевистскую партию, занимается агитацией, Октябрь встречает корреспондентом коммунистических газет, становится бойцом Красной Гвардии, наконец, берет псевдоним, под которым и войдет в историю (правда, сначала – Невеселый).
Осенью 1918 стремительно повзрослевший (ему едва исполнилось четырнадцать) Николай Островский выполняет поручения большевистского подполья родной Шепетовки: расклеивает листовки, сообщает о передвижениях немецких войск. Его любимая книга – “Овод”.
Незабываемый 1919-й… В том году, когда “из края в край волной ходил народ, по дорогам мотались разъезды…”, Артем Веселый избирается секретарем уездного комитета партии, а затем добровольцем уходит на фронт, воюет под Тулой и пишет, пишет… Его литературный талант активно “проклевывается” сквозь “ткань” гражданской войны… В августе новоиспеченный комсомолец Николай Островский становится красным кавалеристом… в неполные пятнадцать лет! Где-то здесь вызревает его творческий дар, но он еще неведом самому Островскому.
…Два молодых человека яростно бьются с врагами революции на разных фронтах. Но, если у одного главное оружие – слово, то другой потрясенно пересчитывает зарубленных шашкой противников (ну как привыкнуть к крови на своих руках?!). Однажды, во время атаки на артбатарею перед глазами парня, которому нет шестнадцати, вспыхивает “зеленое пламя”, и он много дней не приходит в сознание, лежа на госпитальной койке с пробитой головой. Его подлечат и демобилизуют…
Артем Веселый тоже был ранен, но не слишком тяжело. Ему двадцать, он полон сил, редактирует газету агитпоезда “Красный казак”… Едучи на Кубань, выглянул утром из окна: “И сердце во мне закричало петухом! На фоне разгорающейся зари, в тучах багровеющей пыли двигалось войско казачье – донцы и кубанцы – тысяч десять. (Как известно, на Черноморском побережье между Туапсе и Сочи было захвачено в плен больше сорока тысяч казаков; обезоруженные, они были распущены по домам, и на конях – за сотни верст – походным порядком двинулись к своим куреням.) Считанные секунды – и поезд пролетел, но образ грандиозной книги о гражданской войне во весь рост встал в моем сознании… Первые годы я употребил на сбор материала. У меня скопились груды чистейшего словесного золота (письма солдат гражданской – С.А.). Материал подавлял меня, его хватило бы и на десяток романов. Я не мог справиться с хлынувшим на меня потоком. Только спустя четыре года я начал писать книгу свою “Россия, кровью умытая”.
Николай Островский в эти годы воюет с бандитами, работает на заготовке дров и строительстве железной дороги, “зарабатывает” тиф и ревматизм и в 18 лет становится инвалидом. Он не может без дела, работает и на производстве, и по комсомольской линии. В 22 года женится на прекрасной женщине, а через год начинается страшное: отнимается одна нога, потом другая, затем рука… Он хочет найти себя в редакционной, литературной деятельности, но в редакции отказываются от него: малокультурен, пишет с ошибками. Вскоре теряет зрение, наступает вечная ночь. В ящике стола – старый шестизарядный “друг”…
В первой половине 20-х Артем Веселый пишет рассказы, публикует мощную повесть “Страна родная”. А тот самый замысел не дает покоя, план и композиция складываются постепенно и противоречиво. Вторая половина десятилетия проходит в упорнейшем труде, собранный материал постепенно обретает некую (одному автору понятную) упорядоченность, перерабатывается вышеупомянутая повесть с целью включения в текст Главной книги. И, наконец, в 1932 году выходит первое издание “России, кровью умытой”.
Великий это был год в мировой литературе. “О Дивный Новый Мир” Олдоса Хаксли, “Город Анатоль” Бернгарда Келлермана, “Мать” Бертольта Брехта, “Лунатики” Германа Броха. А “Путешествие на край ночи” вообще совершило революцию во французском художественном языке. Но, по-моему, даже великий роман Луи Селина с его летящим ритмом и живым словом французских низов уступает всепобеждающему напору активнейшего речевого стиля, вселенской масштабности и необычайной пронзительности глубоко личной интонации повествования (невзирая на внешнюю разболтанность) гениальной эпопеи А. Веселого.
…”Трудно жить – шлепайся! А ты пробовал эту жизнь победить?.. Спрячь револьвер… Умей жить и тогда, когда жизнь становится невыносимой. Сделай ее полезной”. 24-летний Островский берется за перо, пишет повесть о героических котовцах, в рядах которых воевал. И – чудовищный удар! – рукопись утеряна почтой. Вновь, в который уже раз, он оказывается на больничной койке, переносит тяжелые операции, не принесшие облегчения. Но 26 лет – не возраст! Новый замысел, и… В 1931 появляется первая часть романа, который не был оценен ленинградским издательством, и рукопись опять пропала, только на этот раз молодой автор предусмотрительно сделал копию. Спасибо старому другу Иннокентию Феденеву, он отнес последний экземпляр в журнал “Молодая гвардия”. Профессиональные литераторы считают текст “сырым”, но Феденев убеждает всех, что его нельзя править, что он должен идти в печать в первозданном виде. И редакция принимает решение печатать незавершенный роман “Как закалялась сталь” в 1932 году.
Отклики на публикацию были разными. Молодежь в основном приветствовала появление Павки Корчагина. Критики пытались учить автора “писать правильно”, а он продолжал писать, как умел, и в 1934 выпустил вторую часть романа. В конце года его разыскивает самый, наверное, страстный и неутомимый журналист того времени Михаил Кольцов и пишет очерк “мужество”, произведший впечатление взрыва.
“Николай Островский лежит на спине, …абсолютно неподвижно. Одеяло обернуто кругом длинного, тонкого, прямого столба его тела, как постоянный, неснимаемый футляр. Мумия.
Но в мумии что-то живет. Да. Тонкие кисти рук – только кисти – чуть-чуть шевелятся. Они влажны при пожатии…
Живет и лицо…”
Создатель Корчагина получает всесоюзную известность и превращается в легенду. В октябре 1935 он стал орденоносцем – пятым писателем-орденоносцем в истории советской литературы. Жить ему оставалось чуть больше года, он продолжал работать – писал новый роман, названный им “Рожденные бурей” (создал только первый том, второй лишь начал). Критика потом признает вторую вещь лучше сделанной, Александр Фадеев скажет, что мастерство выросло. Но книгой на все времена останется “Как закалялась сталь”. Почему? Да потому, что здесь Островский, по словам известнейшего современного литературоведа Льва Аннинского, сам того не подозревая, владел формой-дыханием, формой-бытием, тем самым, к чему мучительно шли все гении литературы, преодолевая свое “мастерство”. “Дыхание текста”: в хаосе, в вихре революционной эпохи сверкает великая идея. Человек отдается идее, наполняя смыслом свое существование. На фоне хаотического существования – стальной стержень идеала, безраздельная победа идеи над материальным. И это победа идеи Коммуниста, переделывающего мир своим трудом, своей энергией, своей волей. Своеобразие романа Островского в том, что он нарисовал уникальное состояние человека, чье бытие всецело вобрано в могучую идею, и судьбу невозможно от этой идеи оторвать. Превратив свою Жизнь в торжество Идеи, Островский просто не мог не бороться со смертью до последней минуты. Часто теряя сознание в последние дни, очнувшись, спрашивал: “Я стонал?”. Он не стонал, воля его была сильнее даже в беспамятстве. “Смерть ко мне подошла вплотную, но я ей не поддаюсь”. Он знал, что судьба его содержит в себе великий исторический урок. И это поняли десятки миллионов людей планеты. И нам бы не забыть!
Даже в то героическое время у Кольцова был повод сказать в том же очерке: “Бойкие молодые человеки, нарифмовав похлеще пару страниц в толстом журнале, сорвав хлопки на… вечеринке, уже рвут толстые авансы, уже бродят важным кандибобером по писательским ресторанам, …хулиганят на площадях в ожидании памятников себе…”. “Брюхолазы! Выползни! – говорил про подобных Артем Веселый. – …Они, чую, нас оседлают и взнуздают, как необъезженных диких коней!”. Он продолжал совершенствовать свое творение, дополняя каждое издание новыми эпизодами, и постоянно ставя подзаголовок “фрагмент”, не желая останавливаться на достигнутом. Но доносы недругов сделали свое дело, и 28 октября 1937 года Николай Иванович Кочкуров был арестован. К сожалению, сегодняшние сведения о последнем периоде его жизни так перепутаны, что невозможно даже точно определить год его смерти (по одним данным – 1938, по другим – 1939). В 50-е годы его книги стали издаваться вновь.
Сегодняшнее время очень “мелкое” по своему “внутреннему масштабу”, и просто не способно породить титанов духа, какими были Николай Островский и Артем Веселый, нет достойного материала.
Не кажется ли Вам, читатель, что материал пора “создать”? Иначе нашему времени никто не создаст приличного “памятника”.
