Смолоду люблю я русские народные песни: «Ванька-клюшник», «Из-за острова на стрежень», «Во поле березонька», «Ухарь-купец» и др. Своей неподдельной простотой и лиричностью песни эти меня будоражат.
Общеизвестна песня о Ермаке «Ревела буря, дождь шумел». Любил я ее. И вот в 1926 году захотелось мне написать книгу. Книгу о завоевании Сибири.
Приступил к работе. Но «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается».
Поход Ермака – тема глухая. И время было более далекое, чем время Разина, или Пугачева, или Булавина; и литературы о колонизации Сибири – почти никакой.
Друзья отнеслись к моему плану скептически: одни смеялись, другие отговаривали, третий глядели на меня с сожалением: «Какой, мол, ты историк, не по себе дерево гнешь» и проч.
В нужности для нашего времени этой темы меня больше всего убедили известные высказывания Владимира Ильича о пересмотре всех этапов истории и замечательные слова Анатоля Франса: «Только рабы не помнят своей истории».
И еще крепко помог мне на первых порах: советом, указанием, книгой – тогдашний профессор, а ныне академик Александр Сергеевич Орлов.
Было ясно, что по строкам песни далеко мне не уйти. Нужно было по-настоящему осмыслить, изучить историю, выяснить роль казачества в событиях той эпохи, роль феодалов Московской Руси, купечества, Ивана Грозного и т. д.
Первые книги, первые восторги…
Год работы не дал заметных результатов. Голова вспухла от прочитанного, хоть обруч наколачивай.
И тогда подумалось мне: одних книг и документов мало.
Весною 1927 г. еду на Урал, на Чусовую. Покупаю на Ревдинском заводе рыбачью лодку и плыву вниз, рыская жадным глазом по мощно-красивым берегам, коими когда-то владели купцы и промышленники Строгановы.
В плане впечатлений и образов Чусовая, Кама, Волга дали много. Отсюда я вывез первые настоящие строки, слова, краски.
Меня кусали комары и качали ветры. Я задыхался от жары и дрожал от холода.
Проплыл на лодке к Каспию, в камышах стрелял уток и лебедей, слушал сказки рыбаков, коптился в дыму костров, радовался зорям и, как скряга, нанизывал на крепкую нитку своей памяти слова и словечки, обороты какие-нибудь особенные, отдельные фразы, метафоры.
Осенью – опять за книги.
Чем дальше шла работа, тем больше и больше множились трудности. Из мучительной орды вопросов, что вставали передо мной, назову лишь некоторые.
Остяки, вогулы, ненцы, зыряне… История этих народов, их быт, религия, эпос?
Сибирские татары… Одежда, вооружение, памятники материальной и духовной культуры?
Народы, соседствующие с Сибирским царством, – алтайцы, кара-киргизы, хивинцы, бухарцы… Их взаимоотношения с Сибирью и Москвой, торговля?
Сказки тюркских народов?
Миссионерство?
Зарождение русского пролетариата (работных людей) – условия труда, быта, борьба с эксплуататорами? Конкретные формы этой борьбы?
Иван Грозный, войны с Западом, роль купечества и феодалов?
Внутреннее устройство отдаленных городков и острожков Московского государства?
Тактика и стратегия тогдашних войн, вооружение и форма стрелецких полков? и т. д., и т. п.
Все эти вопросы нельзя было брать изолированно: они переплетались друг с другом тысячью корней.
У меня накопилось с пуд выписок, в которых к концу второго года работы я окончательно запутался, махнул на все рукой, забрал ружье, старые сети и поехал в Сибирь: необходимо было посмотреть на месте кара-киргиз, табаринских татар, рыбаков и охотников тайги и тундры, коней, верблюдов, орлов, собак… Поехал с весьма ограниченными средствами, понадеявшись на твердость руки и меткость глаза.
Планы были грандиозные – проплыть с паруском от китайской границы (через всю Сибирь) до Ледовитого океана.
На озере Зайсан купил у рыбака лодку и поплыл, не разузнав толком про свойства коварных сибирских ветров.
Мыс Песчаный. До одного берега верст тридцать, до другого все сорок; буря с градом и снегом; мачта вырвана с корнем, парус за бортом, одно весло ломается, другое смыло волной… За борт летят постель, одежда, продукты. Четырнадцать часов лодку гоняет по озеру и, наконец, прибивает в юго-восточный угол, к устью реки Комарухи. Встреча с кочевым племенем монголов.
… Через несколько дней, оправившись после катастрофы, из Зайсана выплываю в Иртыш.
Казачьи станицы, села кержаков. Записаны две сказки, песня, много частушек. Нанесены, наконец-то, на бумагу первые пять страничек будущей книги.
Плыть хорошо: никто на лодку не обращает внимания. Вместо постели у меня кошмы и бараньи овчины, а на мне самом киргизская шапка и какой-то кафтанишко. Сухари мои погибли в Зайсане, в кооперативе купил с полпуда орехов и так недели две плыл с орехами.
Семипалатинск, Павлодар, Омск… Высокое небо, синие просторы, тупоносые осетры, несметные стаи дичи.
На заре слушаю древний плач пастушьего рожка. Стада баранов – в тучах багровеющей пыли – движутся к аулу. Иду в аул за молоком, всматриваюсь в лица потомков тех несметных орд, что когда-то, ведомые железной рукой Чингисхана, сокрушали могущественнейшие государства мира. Образ за образом будущей книги встают в моем сознании.
Зимой опять работа в книгохранилищах, а весной снова – по следам Ермака на Волгу. От Рыбинска до Астрахани плыл пять месяцев с гаком.
За семь лет, включая 1935-й, проплыл лодкой, кормясь с ружья и сети, по русским и сибирским рекам под пятнадцать тысяч верст.
Обо всех деталях работы над «Гуляй Волгой» рассказать не возможно – для этого нужно было бы писать новую книгу.
Книга – плод шестилетнего медвежьего усердия – плохо ли, хорошо ли сделана и подарена мною советскому читателю – пусть он и судит о ее достоинствах и недостатках.
К работе над «Гуляй Волгой» думаю еще вернуться, а потому буду благодарен читателям за всякие указания на промахи мои. Писать мне можно в адрес журнала «Смена».
