Михаил Пантюхов
Наша дружба с Артемом началась с 1923 года и продолжалась беспрерывно до несчастья, случившегося с ним.
Я моряк-балтиец, командир отряда моряков в 1917—1918 годах, и наша дружба с волгарем Артемом была крепкой, флотской дружбой.
Мне кажется, что к Артему нельзя было относиться с тепловатым чувством. Его можно было или крепко, беззаветно любить или так же сильно ненавидеть. Собственно, так это и было…
Мне часто приходилось слышать:
— Почему Артем выбрал такой псевдоним, который ему никак не подходит? Ничего веселого. Он даже улыбаться не умеет. Уж назвался бы Артем Мрачный.
Но мы, его друзья, знали, какое горячее сердце, удивительная душевная мягкость, благородство и радостное жизнеощущение скрыты под суровой внешностью.
Он очень мало значения придавал внешней форме. Ему было в высокой степени безразлично должностное положение человека. Для него ценен и интересен был человек сам по себе. В этом смысле нарком или волжский крючник в его глазах были одинаковы. [201/202]
Он никогда не стремился стать литературным генералом, хотя в свое время считался выдающимся писателем. Артем не умел и не хотел создавать свое житейское благополучие за счет использования тех возможностей, которые давало ему его положение.
Для иных Артем казался талантливым примитивом, писателем, лишь ненамного приподнявшимся над уровнем своих героев.
А Артем был человеком высокой культуры. Он, например, очень любил французскую литературу. Будучи очень занятым своей работой, он тем не менее самостоятельно изучал французский язык, чтобы читать Бальзака, Флобера, Мопассана, Франса, Вольтера и других в подлиннике.
Я не знаю, в каком костюме Артем ездил за границу, но я его иначе себе не представляю, как в синей косоворотке, штанах-галифе, иногда даже красных, папахе… Иные считали, что Артем оригинальничает и старается внешне походить на своих героев — партизан гражданской войны. А ему просто была удобна привычная одежда.
В 1931 году я приехал в Москву на работу в «Крестьянскую газету» и недели две жил у Артема на Тверской, на знаменитом диване за книжной полкой.
Это была «Артемова ночлежка», где находили приют и рюмку водки, кусок хлеба бездомные писатели. Несколько ночей рядом со мной спал Сергей Клычков.
Я не знаю человека более великодушного и снисходительного к человеческим недостаткам и слабостям, чем Артем, и вместе с тем не было человека более свирепого, беспощадного, способного на крайности, когда он встречался с подлостью, трусостью, вероломством.
Мои «хождения по мукам» начались раньше, и когда многие друзья стали перебегать при встрече со мной на другую сторону тротуара, письма Артема бодрили, радовали. Сколько в них было человеческого тепла, суровой мужской ласки…
Помню, что несколько писем Артема я уничтожил перед своим арестом. Это те, где была подпись «Артем».
Осталось у меня три.
Вот несколько строк из одного письма.
«Здорово, бедолага!
Не раз и не два прочитал твое письмо, заливая его слезами, смешанными с крымским вином… Посылаю тебе почт[овым] переводом 50 монет — аванс за частушки [книга уже вышла в ГИХЛе]. К концу марта думаю разбогатеть, тогда пришлю еще.
Пиши мне — Киев, до востребования — куда я на днях имею честь отбыть.
3 марта. Целую тебя в сахарные уста.
Пират пера.
P.S. Ты меня, корешок, действ[ительно] мало знаешь. Я тебе не опереточный кунак до первого черного дня, я — не хвалясь скажу — «мальчишечка с характером».
Скала моих к тебе добрых товарищеских чувств не дрогнет перед испытанием ни огнем, ни водою. Порукою в том — мое тебе слово чести!»
Это письмо датировано 3 марта. Года нет, но это 1937 год. Я писал Артему об исключении меня из партии в январе 1937, о травле и т. п. Я был без работы и очень нуждался.
Сам Артем жил небогато, но прислал мне доверенность на получение его крупного гонорара в Ростове-на-Дону, но я получить не успел, а договор вскоре расторгли…
И сделал-то ведь как деликатно. Я по его просьбе написал часть речитатива донского трепливого казачишки в «Гуляй Волге»: «…У нас на Дону живут богато…» Будучи редактором выездной редакции «Крестьянской газеты», я собрал много частушек и, зная, что Артем готовит сборник, отдал их ему, о чем он упоминает в предисловии к сборнику… И вот он присылает доверенность как гонорар за мою помощь.
Очень многие, даже часто встречавшиеся с Артемом, так и не узнали в этом неулыбчатом, нескладном мужике человека очень сложной душевной конструкции… Живой Артем — это что-то человечески необычное и вместе с тем удивительно ясное, простое. Это одновременно мыслитель и боевой паренек с нашей улицы.
У Артема должно быть второе рождение, и его полюбит читатель с чистым сердцем. Ведь в этом сущность подлинного таланта: время над ним не властно.
