Летом и осенью – речь идет о восемнадцатом годе – Армавир несколько раз переходил из рук в руки.
Повествую о самом незабываемом.
Сводно-офицерская, или, как потом ее звали на фронте, «Золотая дивизия», вломилась в город и укрепилась в нем. Отсюда Деникин намеревался сокрушить рассеченную надвое Одиннадцатую армию.
Красному командованию Армавир был важен как железнодорожный узел, связывающий баталпашинский фронт со Ставропольем. Вымученных беспрерывными походами, но еще полных задора партизан тоже манили огни города: там всякий думал приодеться, перековать коня, там – отдых, баня, жратва.
Городских больших и маленьких буржуев, натерпевшихся страхов при большевистском режиме, страшила одна мысль о возврате красных, и они из кожи лезли, помогая Добровольческой армии, и даже выставили на фронт роту своих сыновей.
Приказ:
– Взять город.
Штурм
отбит.
Приказ:
– Повторить атаку.
Штурм
отбит.
Партизаны ворвались было в окраинные улицы, но, опрокинутые лихой контратакой офицеров, замесив пыль мостовой своей кровью, бежали, теряя орудия, оркестры, знамена. Кавалерия далеко гналась и рубила отстающих.
Ночью по степи опять скакали ординарцы с приказом реввоенсовета армии взять город во что бы то ни стало.
В долине реки Урупа ночевал один из потрепанных полков. [416/417]
Командир был убит накануне, его помощник, монах Варавва, на рассвете, с получением приказа, поднял партизан на митинг.
– Ну, како мыслите, братия?
Партизаны, озлобленные большими потерями последних боев, приказали кашеварам тушить кухни и заявили:
– Завтракать будем в городе.
Построились и выступили поротно.
Пересекли долину.
С пригорка завидели церковные, сияющие на утреннем солнце кресты, фабричные трубы, остовы сгоревших домов.
К городу с трех сторон в тучах пыли подходили полки.
В синем небе заклубились первые разрывы шрапнели.
Варавва шагал впереди, уперев в грудь седой щетинистый подбородок. В недавнем бою пуля перервала ему горло. Рана быстро заплыла и подсохла, но шея онемела и головы поднять он уже не мог. Узенькое, рукава по локоть, базарной работы пальтишко обтягивало его могучую спину. По самые брови была нахлобучена вытертая плисовая скуфья, ноги в опорках, на поясе – бомбы, заржавленный наган, широкий, как бычий язык, нож, и бутылка с водой.
Лица солдат были суровы. Через загар пробивалась сероватая бледность. Пахло вздымаемой сапогами холодной пылью.
Шли под огнем колоннами, не перестраиваясь. То и дело ротными командирагли подавалась команда:
– Сомкнись.
Пустырь, кучи мусора и ржавой жести, серые заборы.
Сквозь треск и грохот прорывался безумный визг посеченного пулеметом поросенка.
Из пролета улицы густо, со свистом летела шрапнель, хлестала картечь и, мигая золотыми глазами, железным хохотом захлебывались пулеметы.
Головная рота дрогнула, замешкалась, и ряды перепутались.
Тогда Варавва повернулся к полку и, откинувшись всем корпусом, чтобы видеть солдат, хрипло крикнул:
– Голиафы, вперед!
И опять широко зашагал, слыша за собой, как стук большого сердца, тысячный гулкий шаг и хриплое дыхание полка.
Кто-то завел высоким рыдающим голосом:
Цыганка Галька,
Цыганка Галь,
Цыганочка черная,
Ты мне погадай…
Музыканты ударили в пустые ведра и котелки. Голоса завертелись в песне, как бумажки в вихре:
Цыганочка черная,
Дай, дай, дай…
Полк, задохнувшись, оборвал песню, быстро развернулся, бросился вперед и поднял на штыки передовую цепь противника. [417/418]
Партизаны ворвались в город со всех сторон.
Улицы были забаррикадированы ученическими партами, плюшевыми диванами, ящиками с фруктами.
Партизаны крались, прячась за выступами домов, через проломы в заборах и проникали во дворы, подлезали к баррикадам и метали бомбы, – в снопах огня взлетали тряпки, щепки, камни мостовой.
Офицеры защищались до последнего. Самые храбрые из именитых горожан стреляли по наступающим из окон и с чердаков.
Бой кончен.
На баррикадах трещат разбиваемые ящики с фруктами, запекшиеся от крови и пыли рты победителей жуют айву и обсасывают кисти светлого винограда.
Санитарные линейки собирают раненых и убитых.
Прямо на улице казнят попа, захваченного с дробовиком в руках.
Варавва, уже одетый в офицерский китель, в кругу полчан отхватывает гопака.
Бойцы, гогоча и матерясь, читают наклеенный на фонарный столб вчерашний приказ начальника гарнизона:
«Во всех церквах г. Армавира после божественной литургии приказываю отслужить панихиду по бывшему императору Николаю II, павшему жертвой грязных рук большевиков».
Буржуи со всего города были согнаны на площадь, – тысячи полторы голов. Под охраной штыков они стояли, как гурт скота. С минуты на минуту должен был приехать большой начальник и распорядиться – кого в тюрьму, кого к стенке, кого на работы по рытью могил и окопов.
Мимо проходила кавалерийская бригада. Неожиданно из строя вылетел ингуш Хабча Чотчаев и, ворвавшись в гущу врагов, с визгом принялся сечь их плетью по глазам: он мстил за убитого на приступе друга Халу Уцаева.
