В хате, за облепленным жужжащими мухами столом, в кругу своих верных друзей сидел Иван Чернояров. Ворот его гимнастерки был расстегнут, костлявые, завалившиеся ключицы обнажены. На маслянистом от пота, землистом лице его лежала печать суровой замкнутости.
Обедали. [427/428]
Вдруг в полутемных сенцах послышался какой-то шум, потом, вполголоса, яростная ругань, грохот опрокинутой скамейки с пустыми ведрами, и в хату, шипя и отбиваясь палкой от вестового Миколы Пидопригора, впятился дюжий парубок.
– Что за война? – крикнул из-за стола Юхим Закора. – Кто такой?
– А нечиста сила его знает, что он за человек, – дребезжащим от обиды голосом затараторил Пидопригора. – Прет себе, як видмедь, напролом. «Мне, каже, до Чернояра» да и все. Уж я ему, Иван Михайлович, всякие резоны приводил. – Он крутнулся к парубку и гаркнул: – А ну, бисова душа, гайда до коменданта. Я там тебя расшифрую.
– Погоди, Микола, – остановил Юхим Закора вестового и, не сводя глаз с незнакомца, опять спросил: – Кто таков?
– Андрей Порохня.
– Чьих родов, каких городов?
– С Мелитопольщины.
– Ну, какое же у тебя дело?
– А ты сам кто такой, шо меня допрашиваешь?
– Я? – Юхим оглянулся на своих. – Я эскадронный Юхим Закора.
– А мне треба Чернояр.
Захохотал Озеров, захохотал Шалим, захохотал Бурульбаш.
Тень улыбки скользнула и по лицу Ивана.
– Я – Чернояров, – сказал он, – говори скорее, чего тебе надо и проваливай.
Незнакомец стоял у порога в вольной позе. Измазанные дегтем и лопнувшие по швам офицерские зеленые галифе его были забраны в шерстяные чулки. На ногах тяжелые чоботы, из коротких рукавов вылинявшей рубахи торчали здоровенные, в золотистой шерсти, ручищи.
– Хочу, товарищ Чернояр, послужить в твоем полку,– тяжко, со скрипом выговорил наконец он.
– А где ты до сего дня блукал?
– Да служил.
– Где служил?
– Да в банде у батьки Махна три месяца гулял.
– Ну?
– Ну, сбежал.
– А что? [428/429]
– Не по душе… Где чего награблють – все в свое село везут и там делят. Я совсем не из ихнего уезда.
– Где еще служил?
– В банде у Зеленого служил.
– Сбежал?
– Сбежал.
– А чего?
– Не по душе… Ни якого порядка нема. Явился к ним по-честному, привел своего коня, трех лет гнедой жеребчик, опять же и тачанку на полном ходу…
– Добре, хлопец, добре, – нетерпеливо перебил его Иван. – А у белых тоже служил?
– Обязательно.
– Сам пошел?
– Мобилизовали.
– Ну?
– Ну, сбежал… Фельдфебель, будь он проклят, где можно обойтись одной – влепит тебе две или три горячих защечины. Пороли меня у них за подрыв дисциплины, и шомполами.
– Куда же ты сбежал?
– К красным. В таганрогский полк, вторая рота.
– Ну, ну, ври дальше, – поощрил Семен Озеров. – И от таганрогцев сбежал?
– Сбежал.
– Не по душе?
– Ой, не по душе. Ночью в бою, а днем, где бы выспаться, политрук то на митинг тащит, то на лекцию, то книжку всучит с приказанием прочесть срочно. А пуще всего один жидок меня допек. Узнал, что я перебежчик, и вот ходит за мной с карандашом и бумажкой. «Дядька, говорит, расскажи, как тебя у белых мучили?» – «Да я ж тебе рассказывал, говорю». – «Да нет, ты мне расскажи в подробностях, мне нужно для газеты». Я уж от него и бегал и прятался – найдет-таки проклятый и опять: «А ну, дядька, расскажи». И так он мне надоел, собака, терпенья моего не стало – сбежал.
– Ээ, да ты пулеметчик! – воскликнул Чернояров.
– И на пулемете работал, – растерянно улыбнулся он, пораженный всезнайством командира.
– А ну, подойди, подойди сюда, ближе к свету… Я тебя рассмотрю хорошенько. Эге-ге-ге, гусь лапчатый, да я тебя [429/430] узнаю, – говорил меж тем Чернояров, не спуская с него глаз. – Ты полковника Толстопятова знавал?
– Ни. Ни якого Толстопята не знал, не знаю и знать не хочу.
– Брешешь! – загремел голос Черноярова, и он, вскочив, в мгновение ока выдернул из коробки маузер. – Становись к стенке! Смерть тебе, кадетский прихвостень!
Парень попятился.
Чернояров, следя за выражением его лица, поднял маузер и выстрелил два раза ему через голову, в стенку.
Потом Чернояров засмеялся и спрятал маузер:
– Ты, видать, не из робкого десятка… Служи мне да не журись. – Он повернулся к Шалиму. – Выдать ему коня, шашку и наган.
Юхим Закора налил новому бойцу стакан вина и сказал:
– Так и быть, беру тебя в свой эскадрон.
(1936)
