Андрей Порохня

В хате, за облепленным жужжащими мухами столом, в кругу своих верных друзей сидел Иван Чернояров. Ворот его гимнастерки был расстегнут, костлявые, завалившиеся ключицы обнажены. На маслянистом от пота, землистом лице его лежала печать суровой замкнутости.

Обедали. [427/428]

Вдруг в полутемных сенцах послышался какой-то шум, потом, вполголоса, яростная ругань, грохот опрокинутой скамейки с пустыми ведрами, и в хату, шипя и отбиваясь палкой от вестового Миколы Пидопригора, впятился дюжий парубок.

– Что за война? – крикнул из-за стола Юхим Закора. – Кто такой?

– А нечиста сила его знает, что он за человек, – дребезжащим от обиды голосом затараторил Пидопригора. – Прет себе, як видмедь, напролом. «Мне, каже, до Чернояра» да и все. Уж я ему, Иван Михайлович, всякие резоны приводил. – Он крутнулся к парубку и гаркнул: – А ну, бисова душа, гайда до коменданта. Я там тебя расшифрую.

– Погоди, Микола, – остановил Юхим Закора вестового и, не сводя глаз с незнакомца, опять спросил: – Кто таков?

– Андрей Порохня.

– Чьих родов, каких городов?

– С Мелитопольщины.

– Ну, какое же у тебя дело?

– А ты сам кто такой, шо меня допрашиваешь?

– Я? – Юхим оглянулся на своих. – Я эскадронный Юхим Закора.

– А мне треба Чернояр.

Захохотал Озеров, захохотал Шалим, захохотал Бурульбаш.

Тень улыбки скользнула и по лицу Ивана.

– Я – Чернояров, – сказал он, – говори скорее, чего тебе надо и проваливай.

Незнакомец стоял у порога в вольной позе. Измазанные дегтем и лопнувшие по швам офицерские зеленые галифе его были забраны в шерстяные чулки. На ногах тяжелые чоботы, из коротких рукавов вылинявшей рубахи торчали здоровенные, в золотистой шерсти, ручищи.

– Хочу, товарищ Чернояр, послужить в твоем полку,– тяжко, со скрипом выговорил наконец он.

– А где ты до сего дня блукал?

– Да служил.

– Где служил?

– Да в банде у батьки Махна три месяца гулял.

– Ну?

– Ну, сбежал.

– А что? [428/429]

– Не по душе… Где чего награблють – все в свое село везут и там делят. Я совсем не из ихнего уезда.

– Где еще служил?

– В банде у Зеленого служил.

– Сбежал?

– Сбежал.

– А чего?

– Не по душе… Ни якого порядка нема. Явился к ним по-честному, привел своего коня, трех лет гнедой жеребчик, опять же и тачанку на полном ходу…

– Добре, хлопец, добре, – нетерпеливо перебил его Иван. – А у белых тоже служил?

– Обязательно.

– Сам пошел?

– Мобилизовали.

– Ну?

– Ну, сбежал… Фельдфебель, будь он проклят, где можно обойтись одной – влепит тебе две или три горячих защечины. Пороли меня у них за подрыв дисциплины, и шомполами.

– Куда же ты сбежал?

– К красным. В таганрогский полк, вторая рота.

– Ну, ну, ври дальше, – поощрил Семен Озеров. – И от таганрогцев сбежал?

– Сбежал.

– Не по душе?

– Ой, не по душе. Ночью в бою, а днем, где бы выспаться, политрук то на митинг тащит, то на лекцию, то книжку всучит с приказанием прочесть срочно. А пуще всего один жидок меня допек. Узнал, что я перебежчик, и вот ходит за мной с карандашом и бумажкой. «Дядька, говорит, расскажи, как тебя у белых мучили?» – «Да я ж тебе рассказывал, говорю». – «Да нет, ты мне расскажи в подробностях, мне нужно для газеты». Я уж от него и бегал и прятался – найдет-таки проклятый и опять: «А ну, дядька, расскажи». И так он мне надоел, собака, терпенья моего не стало – сбежал.

– Ээ, да ты пулеметчик! – воскликнул Чернояров.

– И на пулемете работал, – растерянно улыбнулся он, пораженный всезнайством командира.

– А ну, подойди, подойди сюда, ближе к свету… Я тебя рассмотрю хорошенько. Эге-ге-ге, гусь лапчатый, да я тебя [429/430] узнаю, – говорил меж тем Чернояров, не спуская с него глаз. – Ты полковника Толстопятова знавал?

– Ни. Ни якого Толстопята не знал, не знаю и знать не хочу.

– Брешешь! – загремел голос Черноярова, и он, вскочив, в мгновение ока выдернул из коробки маузер. – Становись к стенке! Смерть тебе, кадетский прихвостень!

Парень попятился.

Чернояров, следя за выражением его лица, поднял маузер и выстрелил два раза ему через голову, в стенку.

Потом Чернояров засмеялся и спрятал маузер:

– Ты, видать, не из робкого десятка… Служи мне да не журись. – Он повернулся к Шалиму. – Выдать ему коня, шашку и наган.

Юхим Закора налил новому бойцу стакан вина и сказал:

– Так и быть, беру тебя в свой эскадрон.

 

(1936)