(Сельская хроника)
По рыжему глинистому бугру разметалось большое богатое село Покровское. В былое время по воскресным дням и престольным праздникам сюда съезжались со всех окружных деревень, собирались большие торжища. По пыльным степным дорогам за много десятков верст со скрипом тянулись тяжелые возы, груженные льном, пенькой, кожами, глиняной и расписанной деревянной посудой, ободьями, колесами, дугами, дегтем и другими нужными по хозяйству предметами. Вольные кочевники широких степей – вороватые цыгане – пригоняли в Покровское целые косяки коней, значительная часть которых была угнана смелыми и ловкими конокрадами из соседних уездов или из ночного, или прямо со двора зазевавшегося хозяина.
По целым неделям над селом стоял шум и гам празднично настроенной толпы. Бабы, девки и ребятишки ходили по лавкам с галантерейным и красным товаром. Рядились, спорили, делая разочарованный вид, уходили от прилавка и опять возвращались, пробовали на зуб добротность ситца или кумача, перешучивались и переругивались с словоохотливыми торговцами, которые щедро сыпали и направо и налево порой остроумные прибаутки. Бабы и девки ржа во все горло, скалили зубы, грызли орехи и семечки, плевали на все стороны и шли на карусель кататься или смотрели длинноносого Петрушку и помирали со смеху, немало дивились хитроумным проделкам фокусника, который рвал железные цепи и разбивал о свою голову кирпичи. За пятачок пробовали счастья [258/259] и тянули билеты, по которому, по словам продавца, мог попасть самовар, золотое кольцо, карты и другие ценные вещи.
На другом конце села происходила купля-продажа и менка лошадей. Между телегами толкались и неверными шагами бродили подвыпившие мужики с бутылками и полбутылками водки в руках и в карманах армяков и полушубков. Несмотря на большую жару большинство в теплых, вязаных шарфах и в высоких бараньих шапках. Сверкая налитыми кровью белками глаз, цыгане охрипшими за день голосами клялись и божились самыми страшными божбами, крестились на солнце, на церковь.
Два покровских трактирщика торговали бойко. Из распахнутых настежь дверей с раннего утра далеко за полночь несся нестройный гул пьяных голосов, заглушавший игру граммофона. Продавцы и покупатели пили по всякому поводу. Продавалась лошадь – купивший и продавший с целой ватагой прихлебателей шли пить давасы.1 Встречались два кума, соседи по деревне и на радостях шли выпивать. Бил муж жену и с горя опять-таки шел в трактир. И только поздним вечером или ночью мужики пьяные, как стельки, обнявшись по двое и по трое, шли по селу и разбитыми, скрипучими, дребезжащими голосами, с горькими перехватами пели свои горькие мужицкие песни, в которых слышался и глухой стон темных, забитых деревень и неизбежная, неразмыканная, мертвая русская тоска-печаль…
И пьяные, неверные голоса будили пугливую и чуткую тишину села, которое спало тяжелым сном…
Прогремевший гром революции очистил тяжелый воздух, которым дышала деревня. Не стало вина – этого лютого ворога трудящегося человека.
Проспавшийся после векового беспробудного пьянства деревенский бедняк сперва неумело и нехотя взялся за строительство новой жизни. Работали и в процессе работы учились работать. Октябрьская революция окончательно развязала руки трудовому крестьянству и положила начало классовой вражде между богатыми и бедными.
Везде и всюду создавались Комитеты бедноты или, как их называли в деревне «Бедные комитеты». Вначале бедняки [259/260] были разрознены, запуганы и бессильны, а кулаки смелы и дерзки, как волки.
Но вот в Покровское возвратились солдаты распущенной царской армии – человек пятнадцать, среди них был и Семен Черемин – мужик многосемейный и бедный.
За время проклятой бойни его хозяйство пришло в сильный упадок. Повалились плетни, скотине была стравлена солома с поветей и с крыши избы. Жена хотя и была баба работящая, но не в силах была справиться со всем хозяйством, а помощники были плохие: четыре сынишки – мал мала меньше, да старик свекор – отец Семена.
Семен горячо взялся за работу, но лошаденка была одна да и та заморенная, приходилось часто гонять подводы, ездить за дровами на секцию и дело шло из рук вон плохо. Оставалась недостроенной баня, не было семян на посев, голодные и оборванные пищали в нетопленной грязной избе ребятишки. Правда, иногда помощь была оказываема со стороны «Бедного комитета» – выдавалось по твердым ценам мясо, хлеб, но помощь эта была недостаточна, потому что в «Бедный комитет» пролезли мелкие кулачки и вполне понятно, что они держали руку богатых.
Покровские бедняки и сами были тому не рады, да как им казалось, ничего нельзя было поделать, потому что зажиточные мужики были и грамотны и «вумны», и на сходках к их голосу прислушивались.
Семен чутьем угадывал, что единственными защитниками бедного трудящегося люда является только Советская власть и партия коммунистов-большевиков; недаром полк, в котором состоял Семен, целиком выступил на улицы в памятные Октябрьские дни на защиту Советской власти. Еще тогда, на улицах Питера, в Черемине сказалась здоровая классовая закваска и в красногвардейцах, в этих оборванных, чумазых рабочих он увидел кровных братьев своих. Семен знал, что не даром лилась кровь рабочих и солдат, что не даром под трескотню выстрелов и гром пушек была свергнута буржуйская власть и над городами и селами, над фабриками, заводами и над полями взвились огненно-красные знамена. Но Семен был малограмотен и темен – не мог он разобраться в мыслях своих, в этом была его главная беда.
Проводился в жизнь чрезвычайный налог. Кулаки уперлись и денег давать не хотели. Собрали сход, написали от мира [260/261] приговор, что общество контрибуцию платить не может. Приговор послали в уезд.
Скоро из уезда приехали вооруженные люди, распустили старый Комитет бедноты и избрали новый. Председатель распущенного «Бедного комитета» бывший трактирщик Трофим Пахомыч был арестован. Кулаки, недовольные таким оборотом дела, начали галдеть и горланить. Однако трактирщика выручить не удалось – его увезли в уезд.
По почину покровских бедняков в председатели вновь избранного комитета прошел Семен Черемин.
На другой день «Бедный комитет» сделал раскладку налога по душам, и собрав сходку, Семен прочитал по списку на кого сколько наложено. Как пчелиный улей загудел, заволновался мир. Кулакам было жалко расставаться с награбленным добром. Пошумели – разошлись, встряхивая косматыми головами. Ночью у председателя выбили окна. А утром, на вторично собранной сходке, когда выяснилось, что налог платить все-таки надо, – принялись убивать председателя и членов нового Комбеда.
Осатаневшие собственники били деревенских бедняков жестоко и бесчеловечно, как умеет бить только русский человек: кольями, поленьями, пинками… Троих ухлопали совсем, а Семена да еще одного мужика оставили чуть живыми. У Семена была переломлена рука и выбит глаз.
Одержав победу у себя в селе, покровские живоглоты думали, что на этом дело и кончилось. Чтобы иметь за собой поддержку, в соседние волости послали нарочных с просьбой тоже подняться.
Над печальными безмолвными полями немолчно гудел набат мятежа, точно воспламенился сухой порох, волости восставали одна за другой.
Хищное кулачье, настрадавшееся от пролетарского режима, бралось за вилы, колья и восставало поголовно.
Кулаки разоружили в волости продовольственный отряд, получили с сотню винтовок, один пулемет и это им окончательно вскружило головы.
Появились белогвардейские офицеры, предложившие свои услуги по формированию «крестьянской армии». Через неделю восстали 36 волостей. Мятежники забрали уездный город Ставрополь.2 Кинулись громить советские учреждения, [261/262] комиссариаты. Грабили мануфактурные и продовольственные склады. В селах вырезывались коммунисты и их семьи. Уничтожались картины и библиотеки.
Скоро восстание перекинулось в две соседние губернии. Мятежники были уверены в своей победе. Были уверены в том, что Красная армия передастся на их сторону, «потому что там крестьянские сыновья». Направленные белогвардейской рукой на ближайший Колчаковский фронт, были посланы ходоки, по два от каждой деревни. Ходокам вменялось в обязанность «уговорить красные полки повернуть штыки против коммунистов» и этим самым открыть белогвардейцам фронт.
На улицах Ставрополя с утра до ночи белогвардейские офицеры обучали «чапанов» маршировке и рассыпному строю.
По приблизительному подсчету в армии мятежников насчитывалось от 30.000 до 50.000.
Положение было серьезное. Были приняты срочные меры. Из губернии на место мятежа высылались рабочие полки.
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..
По пустынной, снежной равнине ползет обоз с красными знаменами, с пулеметами. На дороге валяются вилы, колья, самодельные копья с железными наконечниками – это путь отступления «чапанов».
……………………………………………………………………………………………………
Серебряным лунным светом залита улица села Покровского. Светло, хоть в орел играй. По улицам, возбужденно толкуя, ходят кучки «чапанов» с заткнутыми за пояса топорами, с кольями и винтовками за плечами.
…– Дон!.. Дон!.. Дон!.. Дон!..– несется с колокольни немолчный беспрерывный набат. В церкви идет служба о даровании победы «чапановской армии». На печках и палатях, забившись в дальние углы, плачут бабы и ребятишки. Далеко за темной грядой леса видно полыхающее зарево горевшей деревни.
На рассвете из соседнего мордовского села Втулкина в Покровское прибыла подмога подвод пятьсот, на каждой сидело по три-четыре человека.
Первый снаряд, брошенный красными, попал в избу и вместе с тучей сухого пушистого снега метнул на воздух [262/263] соломенную крышу. В морозном звонком воздухе беспорядочно загремели выстрелы…
К обеду красные цепи повели наступление
……………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..
кровавая каша.
…Через неделю мятеж был ликвидирован. Кулаки достойно наказаны.
Беднота вздохнула свободно и снова принялась за кропотливую работу, за созидание разрушенного…
(1919-1920)
